« В феврале 1942 года был призван в армию. До сих пор помню, как провожала меня на войну мама. Все женщины вокруг рыдают в голос, причитают, а она ни слезинки не проронила, сказала только: «Слушай, сынок, командиров. Делай всё, как они скажут». Будто знала наперёд, что вернусь я назад.
Попал я в г.Мелекесс, где стали нас обучать военному мастерству. Жили в землянках, в лесу. 1 мая приехал маршал Ворошилов, построили нас всех и обратился он к нам с речью: «Товарищи бойцы! Фронту требуется пополнение. Пришёл ваш черед защищать Родину». После митинга – по вагонам и на фронт.
А в этот день ко мне приехала мать. Сообщить заранее она не смогла. Так и не удалось нам встретиться. На митинге-то народу было много. Все мы были в одинаковых шинелях, похожи друг на друга, поди-ка, отыщи меня там. Сколько слёз пролила мама, возвращаясь обратно пешком, да обиднее всего было, что проститься со мной не смогла.
170 километров пришлось добираться пешком до линии фронта. Шли ночами, а днём маскировались в лесах. За продовольствием ходили по двое-трое в селения. Местные жители, в основном женщины да старики, делились с нами всем, чем могли. Почти у каждого на фронте был кто-то из близких. Иногда даже некуда было складывать, так молоко наливали прямо в солдатские каски. Так и шли мы на восток, преодолевая по 30-40 километров за ночь. Шли к р.Дон.
До сих пор помню, как в страшном сне, своё первое боевое крещение. Было это в д.Верхний Момон. Налетели неожиданно немецкие бомбардировщики. Слышал команду «Всем в укрытие!», да в растерянности кинулся в стоявшее поблизости помещение. Это была школа. Укрылся под школьным столом, а тут бомба угодила как раз здание. После бомбардировки вытащили меня товарищи из-под обломков мебели. Не успел обрадоваться, что не зацепило, как в небе снова показались бомбардировщики. Тут уж я сориентировался: побежал в подвал.
Не раз приходилось ходить в разведку. Однажды поставили перед нами задачу: выйти на поляну, где располагался немецкий штаб и взять в плен офицера. Меня назначили старшим разведгруппы и выдали два пистолета ( а разведчику полагалось идти в разведку только с ножом-финкой).Под покровом ночи вышли мы на поляну, бесшумно проникли внутрь помещения. Стал я фонариком обшаривать стены, да вдруг с грохотом как что-то посыплется прямо на меня. Товарищи успели скрыться, а меня завалило ящиками с галетами. Оказалось, в темноте мы вышли не на ту поляну. Здесь был фашистский склад с продовольствием. Понял я, что не выбраться отсюда. Отшвырнул подальше пистолеты и финку, потому как знал не понаслышке, что фрицы убивали разведчиков тем же оружием, которое находили при обыске. Тут вспыхнули осветительные ракеты и на склад ворвались три автоматчика. Тычут в меня автоматами, бьют. Подняли меня, а оружия при мне нет. Повели на допрос к майору в землянку. Тот два дня меня пытал по-немецки, а я ничего не понимаю. На третий день во время допроса принесли ему какой-то пакет. «Ну, вот и всё, – думаю. – Наверное, документы о моём расстреле пришли». Нет, оказалось, письмо он получил из дома. Отвернулся, стал читать, а потом показывает мне карточку. На ней женщина, а на руках у неё две белокурые девчушки. Начал майор что-то взволнованно говорить, а сам всё показывает на снимок. Понял я, что это его семья, что детишки родились уже, когда он был на фронте, что проклинает он Гитлера, из-за которого не успел увидеть своих детей. А потом майор вдруг начал громко кричать и плакать. Охранники подумали, что я его убиваю, ворвались с автоматами в землянку. Он успокоился, что-то сказал им и меня повели в сторону леса. За мной шёл майор, по бокам два автоматчика. «Теперь уж точно расстреляют», – решил я. Дошли до поляны, где начиналась нейтральная полоса. Вдруг хлопнул майор меня по плечу: «стой!», сам что-то сказал автоматчикам. Пошли дальше. Прислушался, шагов автоматчиков не слышно сзади. Посмотрел влево –нет никого, посмотрел вправо –там тоже нет. Кинулся тут я во весь опор к линии фронта. Вышел к своим, а через две недели, пройдя проверки, попал в родную часть.
Во время одного наступления наши войска понесли большие потери. Передали приказ, что в атаку пойдут все, кто остался на передовой. А у меня как на грех сапоги прохудились. Побежал я на склад. Там только сапоги большого размера, а у меня 41-й. Делать нечего, выдали мне 45-ый да два комплекта портянок, чтобы не упали они с меня. Во время атаки залегли мы в снегу. Не помню, сколько времени прошло, пока лежали под непрекращающимся огнём. Многие бойцы отморозили тогда ноги, а меня спасло то, что портянки были двойными. Найдись на складе сапоги впору, остался бы без ног.
На войне приходилось не только в разведку ходить, но и быть радистом. Ночами на передовой мы рыли окопы, маскировали радиостанции, а потом принимали и передавали сообщения о наступлениях. Как-то принимаю сообщение: «В 4 часа наступление войск». Через какое-то время должно было прийти подтверждение. Принимаю по рации подтверждение, читаю, только буквы-то не те в некоторых словах. Что такое? Будто в эфире кто-то чужой ещё работает. Оставил я у рации напарника, а сам пошёл в разведку. Смотрю, вокруг трава высокая и вроде как след неприметный. Прошёл чуть дальше, вижу: верхушки травы сомкнуты в виде шалаша. Пригнулся, так и есть – сидит в шалаше радист-шпион. Вернулся я тихо назад, позвал товарища и обратно. Зашли мы с двух сторон и короткими очередями по верху шалаша открыли стрельбу. А тут и другие бойцы на помощь подоспели. Во время обыска в шалаше нашли не только рацию, но и две формы старшего лейтенанта и обер-лейтенанта. Переодеваясь в советскую форму, шпион проникал на нашу передовую, общался с бойцами, узнавал все сведения о передвижении войск и передавал по рации фашистам. Полгода «работал» фриц у нас в тылу, сдавая планы наступательных операций. Сколько бойцов из-за него погибло – не перечесть.
Почему же так долго его не могли раскрыть? Да ведь сколько народа-то погибало каждый день. Солдатский состав менялся часто, кто кого помнил в лицо? Знали только высший командный состав, да близких однополчан. Увезли этого шпиона на допрос в Москву, а меня приставили к ордену.
Шесть месяцев вели мы ожесточённые бои, освобождая Польшу. Сколько ребят погибло под огнём врага. Но страшнее всего было, что гибли наши солдаты не только от пуль. Как сейчас помню, у дороги застыли, будто в крепком сне, прямо у орудия ребята-артиллеристы, весь боевой расчёт. Ни царапинки ни у кого, ни капельки крови. Не вражеская пуля скосила расчёт, а отрава. Поляки славились отличным самодельным вином, а фашисты, отступая, сыпали в чаны с вином яд. Наши бойцы, отмечая успешное наступление, выпивали чарку и засыпали вечным сном. Не раз приходилось видеть нам такие картины.
Дошёл я до самого Берлина. Там и встретил день Победы. А потом участвовал в Параде Победы на Красной площади в Москве в 1945 году. После парада поехал в отпуск на три месяца в родные Исаклы. Отдохнул на побывке и опять в родную часть, которая к тому времени была уже в Австрии. Два года ещё служил, учил молодых солдат-новобранцев военным премудростям. Научился играть на аккордеоне у старика, у которого стояли на постое. В 1947 году вернулся домой.
Поле войны нашли меня однополчане, с которыми освобождал г.Бендеры. В 1979 году вместе с Барановым Петром Васильевичем ездил я в этот город на встречу с ними. Местное население нас очень тепло принимало.
Был на соревнованиях метких стрелков в Праге, где занял первое место.»
/Воспоминания записаны 22.02.2005 года/
